официальным визитом в Москву осенью 1933 года»[1082]. Делегация летела на самолетах, и впервые зарубежных гостей сопровождал почетный эскорт советских истребителей. Кот плодотворно общался с советскими военачальниками, которые дали французам понять, что те могут занять место немцев в военном сотрудничестве с СССР. В августе 1934 года в Париж прилетит эскадрилья советских АНТ-6[1083].

Эррио отрабатывал политическую повестку, что предполагало встречу с Молотовым. Тот в это время собрался в отпуск и вместе с Кагановичем предложил Сталину: «Считаем возможным, чтобы Молотов принял Эррио в Мухалатке. В маршрут Эррио Крым входит». Но Сталин снова подпортил Молотову отпускные планы: «Прием Эррио в Крыму могут счесть как интимный, что нежелательно. Лучше принять его в Москве, где вообще бывают приемы на общих основаниях»[1084]. Молотову пришлось отложить поездку в Крым. Он отмечал, что после визита Эррио «наше сотрудничество с Францией вступило в новую стадию и имеет хорошее будущее»[1085].

Выход Германии из Лиги Наций побудил Париж дать положительный ответ на вопрос о заключении с Москвой договора о взаимной помощи. Но при этом руководство Франции позволило увлечь себя идеей «восточноевропейского Локарно» с участием Германии, чтобы избежать упреков и подозрений с ее стороны. Москва согласилась и с такой схемой. На XVII съезде ВКП(б) Сталин не исключил возможность диалога с Берлином, озвучив концепцию Real Politik настолько четко, насколько это вообще возможно:

— Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. У нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний[1086].

Очень многое в тот момент зависело от Варшавы. Молотов отмечал «наличие новых, более благоприятных обстоятельств для развития деловых и культурных связей СССР с Польшей. Мы придавали и придаем этому большое политическое значение»[1087]. Но 26 января 1934 года в Берлине было подписано германско-польское соглашение о ненападении сроком на десять лет. «Правящая санационная свора соединилась со смертельным врагом Польши — немецким фашизмом»[1088], - заметит в своем воззвании по этому поводу польская компартия. Предотвратив сближение Варшавы с Москвой, Гитлер установил весьма узкие рамки отношений с СССР, стремясь «не разрывать… германо-русские отношения» и не «давать русским поводов для такого разрыва»[1089].

Позиция Польши была главным фактором успеха или неудачи Восточного пакта. 27 сентября глава ее МИДа Бек информировал, что Варшава может присоединиться к пакту лишь при условии участия в нем Германии. Кроме того, Польша отказывалась принять на себя обязательства в отношении Литвы и Чехословакии, к которым она имела собственные территориальные претензии. Воспользовавшись убийством главы МВД Перацкого, режим санации создал по немецкому образцу концентрационный лагерь в Березе-Картузской, отправив туда тысячи коммунистов[1090]. Позиция Польши вызывала недовольство в Москве. Молотов уверял, что «мы в достаточной и очевидной форме проявили стремление к дальнейшему развитию советско-польских отношений. Мы, однако, не можем говорить о нашем удовлетворении уже достигнутыми в этом направлении результатами». В отношении Германии тон становился все более жестким:

— Остается ли в силе заявление господина Гитлера о необходимости перехода к «политике территориальных завоеваний» на востоке Европы и о том, что «когда мы (национал-социалисты) говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства»? По-видимому, полагал Молотов, это заявление остается в силе, ибо только при этом предположении становится понятным многое в теперешних отношениях германского правительства с Советским Союзом, равно как и к проекту Восточного пакта[1091].

Чтобы прозондировать немецкую позицию, Москва предложила Берлину выступить с совместным заявлением по вопросу о независимости прибалтийских государств. 12 марта в Эстонии премьер Карл Пятс осуществил военный переворот и провозгласил себя регентом государства. В мае такой же госпереворот в Литве организовал Ульманис. Действовали по одной схеме: роспуск парламента, запрет политических партий, военное (чрезвычайное) положение, предоставление главе государства неограниченного права издавать указы, менять министров, вносить изменения в конституцию. И — создание правящей партии, подозрительно похожей на НСДАП[1092]. Пятс и Ульманис чем дальше, тем больше будут демонстрировать откровенные прогерманские симпатии. Тем не менее даже на прибалтийском направлении Москва не сдавалась.

— Дружественность своей политики в отношении этих государств советская власть подчеркнула специальным заявлением о признании неприкосновенности и полной экономической и политической независимости этих стран, — замечал Молотов. — К сожалению, нельзя пройти мимо такого факта, что Польша и Германия отклонили свое участие в этом деле[1093].

Советский Союз заметно активизировал свое участие во всех возможных международных форматах, включая конференцию по разоружению. Более того, он вступил в Лигу Наций. Молотов объяснил, почему СССР, много лет критиковавший ее как бессмысленный орган, изменил свою позицию:

— Лигу Наций в свое время усиленно стремились превратить в орудие, направленное своим жерлом против Советского Союза. Но эта идея не удалась. Из Лиги Наций стали уходить наиболее воинственные, агрессивные элементы. Лига Наций оказалась для них в данных условиях стеснением, неудобством. Но большинство участников Лиги Наций сейчас по тем или иным соображениям не заинтересованы в развязывании войны. Поэтому мы сочувственно отнеслись к предложению тридцати государств о вступлении СССР в Лигу Наций. Нечего уже говорить о том, что приглашение СССР в Лигу Наций тридцатью государствами отнюдь не умаляет международного авторитета Советского Союза, а говорит об обратном. Мы записываем этот факт в свой актив[1094].

Серьезные перемены происходили в политике Коминтерна, который Молотов, став премьером, продолжал возглавлять. Через несколько часов после того, как Гитлер объявил КПГ вне закона, было сделано заявление ИККИ с призывом ко всем коммунистам создавать «единый фронт борьбы» совместно с социал-демократическими рабочими массами и социал-демократическими партиями[1095]. Но возможности для деятельности компартий были минимальными. Из семидесяти двух партий, представленных на XIII пленуме ИККИ в ноябре — декабре 1933 года, только 16 имели легальный статус и еще семь — полулегальный. Компартии были запрещены не только в Германии, но и в Италии, Польше, Болгарии, Японии, большинстве латиноамериканских стран. Крупнейшими секциями КИ оставались ВКП(б), стоявшая особняком КПК, а также насчитывавшие едва по 30 тысяч членов французская и чехословацкая компартии